Иван Васильевич Самарин

Иван Васильевич, знаменитый артист московского драматического театра; сын крепостного, учился в московском театральном училище, где на него обратил внимание преподаватель драматического искусства, знаменитый актер М. С. Щепкин. В 1832 г. Самарин был допущен к дебюту и сразу сделался любимцем московской публики, но продолжал усердно работать под руководством Щепкина. Выполняя иногда самые ходульные роли в наводнивших тогда нашу сцену переводных мелодрамах, Самарин всегда оставался прост, не прибегая ни к натянутым эффектам, ни к грубому гаерству. С амплуа первого любовника он мало-помалу перешел на роли, которые прежде составляли исключительно удел Щепкина. Из шекспировских ролей Самарин сыграл Лаэрта («Гамлет»), Кассио («Отелло»), Меркуцио («Ромео и Юлия»). Благодаря его стараниям, на московской сцене были поставлены не игранные до тех пор в России пьесы Шекспира: «Укрощение строптивой», «Много шуму из ничего», «Виндзорские кумушки» и «Зимняя сказка». После принятия в труппу театра он сразу занял амплуа «первых молодых ролей» в драме и комедии и в 1841 г. блестяще сыграл Мортимера из «Марии Стюарт». Первые его успехи предопределили главнейшую линию его творчества, заключавшуюся в уменьи воспроизводить на сцене образы европейской литературы как классической: Шиллера (Фердинанд — «Коварство и любовь», маркиз Поза — «Дон Карлос»), Шекспира (Петруччио — «Укрощение строптивой», Бенедикт — «Много шуму из ничего»), Кальдерона (Креспо — «Саламейский Алькальд»), так и современной. При этом, в многочисленных мелодрамах, которые в репертуаре Малого театра держались долго именно благодаря Самарину и его мастерству, он не имел соперников. Изящество поз и жестов, безукоризненное уменье носить костюм, прекрасная дикция, разнообразная мимика и неподдельная чувствительность в патетических местах отличали его игру. Современники считали, что «в то время как Мочалов поражал зрителей могуществом силы своей игры, Самарин увлекал поэзией слабости». Он считался знаменитым Чацким и играл его до старости, сменив в этой роли Мочалова. Он создал традицию в понимании этого образа, придав ему изящную светскость, подчеркнув его барственность и окрасив его красивым лиризмом, а главное, мастерски произносил стихи роли, умея использовать все их богатство и разнообразие, он «рисовал стихами Грибоедова, именно рисовал, портреты московского общества» (Медведев). Впоследствии он, сменив Щепкина, был одним из крупнейших воплотителей Фамусова, в котором он раскрывал «благородного отца» и бюрократа, вводя целый ряд оттенков, благодаря детализации читки. Играл Самарин и Хлестакова (по мнению Белинского, «лицо, манеры и тон г. Самарина слишком умны и благородны для роли Хлестакова, и по этой причине он, не будучи в состоянии выполнить ее суб'ективно, еще не возвысился до ее об'ективного понимания и исполнения»), но особенно славен был в Городничем,- интерпретация отдельных мест роли создала самаринскую традицию сценического истолкования этого образа, подчеркивающую грубость, плутовство и хитрость Сквозник-Дмухановского. Современники находили, что «в его игре актер не преображался в исполняемое им лицо. Он прекрасно передавал нежность, страданье, радость и оскорбленное чувство и пр., но делал это до известной степени безлично, как сделал бы хороший чтец, которому помогла бы иллюзия костюма и обстановки. Во всех своих ролях такой артист одинаково изящен и благороден, одинаково трогает зрителя и возбуждает к себе симпатии, но в действительности всегда играл одно и то же лицо или вернее воспроизводил весьма сходные симпатичные и трогательные положения». Современник П. М. Садовского, до конца сливавшегося с воплощаемым образом, и С. В. Васильева, умевшего с такой же самобытной непосредственностью давать «живое лицо», Самарин был основоположником иного направления актерского мастерства. Игра его была «тонкой, изящной, с мягким, но определенным рисунком роли»: «все, начиная с прически и формы ногтей, перчаток и обуви, до манеры носить шляпу — обращало на себя его внимание», вспоминает Южин. И основная его ценность не в раскрытии себя через образ, как у Мочалова, не в слиянноети с образом, как у Садовского, не в умной трудоспособности Шумского, а в тщательной и детальной отделке роли, в проработке ее рисунка, в заботливой шлифовке речевой стороны произнесения текста. Ученик М. С. Щепкина, он, так же как и его великий учитель, благоговейно относился к театру, к своей работе и был так же необычайно требователен к себе, — эти качества позволили ему оказывать сильнейшее влияние на труппу театра его времени.
Большой интерес и значение представляет режиссерская и педагогическая деятельность Самарина. Он был замечательным педагогом, передававшим молодым актерам заветы своего великого учителя М. С. Щепкина. С 1862 года Самарин преподавал в Московском театральном училище, с 1874 года и до конца дней своих вел драматический класс Московской консерватории. В 1879 году он осуществил со студентами консерватории первую постановку оперы П. И. Чайковского «Евгений Онегин». Среди учеников Самарина было много прославленных актеров. Он дал русской сцене такие первоклассные величины, как Г. Н. Федотова и Н. А. Никулина. Он первый обратил внимание на студента Горелова, будущего знаменитого актера Давыдова, и помог ему сделаться актером, хотя в Ермоловой не сумел угадать сценического дара: прослушав ее, он отсоветовал ей готовить себя в актрисы, — природа ее дарования была ему чужда. Он требовал от своих учеников серьезного и обдуманного изучения ролей, осмысленности каждого шага, жеста и движения. 
Известен был Самарин и как драматург: им написано несколько пьес, из них «Утро вечера мудренее», «Перемелется — мука будет» и «Самозванец Луба» в свое время имели успех на казенной сцене и держались в репертуаре театров провинции. Своей сценической культурой, редкой строгостью в отношении к работе, мастерством игры, тонкостью ее шлифовки Самарин оказал влияние на дальнейшее развитие искусства актера.
Искусство Самарина пробуждало любовь к красоте, к благородству,- качествам, которые были свойственны многим его героям. За это его любила и восхищалась им публика.